Вовочка459
offline
[i]
Теперь предстояло разворачиваться ее последствиям, иные из которых спустя годы затронут стратегические интересы России куда серьезнее, нежели это представлялось в угаре иллюзий перестроенных лет. Разумеется, широкое общественное мнение быстрее и легче всего схватывает проблемы ущерба, нанесенного экономическим интересам России, и он, в результате введения санкций против Ирака, оказался весьма чувствительным. Долг Ирака бывшему СССР, вследствие санкций оказавшийся замороженным, превышает 6 млрд долларов; кроме того, как сообщил председатель правления ОАО "Центральная топливная компания" Юрий Шафраник, около 10 млрд долларов составлял ежегодный двусторонний товарооборот, до 70% нефтегазового оборудования, которое использовалось в Ираке, было советского производства ("Сегодня", 6 декабря 2000 года).

По данным ЦТК, с которыми согласен и МИД, прямые убытки России за период 1990-2000 годов составили около 30 млрд долларов, причем это только без учета потерянных рабочих мест и смежных производств. Кроме того, Россия потеряла возможность контролировать добычу около 20 млн тонн нефти (так специалисты оценивают возможный потенциал Ирака), от цен на которую так зависит ее экономика. В настоящее же время нарастает тенденция вообще к выдавливанию российских компаний из Ирака, чему последний, по ряду признаков, не склонен противодействовать, убедившись, что ориентация на нынешнюю Россию, с ее собственной зависимостью от Запада, не поможет ему избавиться от бремени санкций. И здесь перед нами дальнейшее развитие того, быть может, главного последствия войны в Заливе, которое обозначилось сразу же и выпукло: стало ясно, что СССР (и, уж тем более, его урезанная преемница РФ) утратил значение равновеликого США полюса силы, лишился своего авторитета в арабском мире - как и в "третьем мире" вообще. А это, в контексте быстро развивающегося процесса глобализации, подъема мусульманской пассионарности и нарастания взрывных противоречий между Севером и Югом, ставит Россию перед перспективой утраты своих способов влияния на весь этот комплекс проблем XXI века.

Последствия ощутятся в Чечне, как в Чечне же скажется и другое, на чем особенно настаивают некоторые арабские политологи. Скажется активизация экстремистских фундаменталистских течений в арабском мире и усиление их роли в политической жизни региона.

Наконец, война в Заливе сформировала на Ближнем Востоке политический смерч, который стремительно начал затягивать в себя, придавая им новый вид и новую конфигурацию, не только традиционные для этого региона конфликты, но и процессы, развивающиеся на близлежащих территориях слабеющего и рассыпающегося СССР. Как справедливо отметил профессор Л. Медведко, само "арабо-израильское направление стало лишь одним из компонентов узлового ближневосточного конфликта, затягивающего в свою зону и курдскую, и кавказские (курсив мой - К.М.) проблемы" ("Правда", 11-18 декабря 1997 года).

О таком затягивании говорит, кстати, и само уже входящее в оборот понятие Большой Средний Восток. Оно по-своему столь же выразительно, как и превращение бывшей Восточной Европы в Центральную (а Восточной, соответственно, теперь являются бывшие западные республики СССР), и говорит о масштабах начавшихся с исчезновением СССР геополитических сдвигов. Большой Средний Восток включает в себя Закавказье, Каспийский регион и западную часть Центральной (бывшей Средней) Азии, что возвращает ситуацию к началу XX века, когда прорабатывались проекты железнодорожной связи Европы с Багдадом и ослабления позиции России в Закавказье, в частности в Армении.

Заново задача была сформулирована Строубом Тэлботтом, который, выступая в бостонском совете мировых проблем, заявил о намерении США дотянуть НАТО до "шелкового пути". Если эту экспансию осуществить грамотно, подчеркнул он, то это "позволит проложить дорогу через всю Европу вплоть до Армении и Азербайджана на Кавказе, до Казахстана и Киргизии в Средней Азии, то есть до границ Китая. Услышав об этих дальних экзотических странах на том конце "шелкового пути", меня могут спросить, где же географические пределы расширения НАТО? На это я отвечаю: давайте не спешить с обозначением пределов, давайте держать открытыми двери НАТО".

В контексте Большого Среднего Востока подобная связка вовсе не принадлежит к миру фантастики, а хронологически первые тектонические толчки на Кавказе (и это даже буквально, если вспомнить землетрясение декабря 1988 года в Армении) восходят к той же эпохе, что и война в Заливе, даже чуть-чуть опережая ее. Турбулентность по всей южно-европейской дуге страны, которая пока еще называется СССР, стремительно возрастала.

Разлом

В марте 1989 года, когда я ехала из Шуши в Лачин, один из моих военных спутников невесело пошутил: "Знаете, как ребята уже называют эти места? Наш Нагорный Афганистан!"

Шуша и Степанакерт к этому времени уже "разменялись" беженцами, то есть произошел сгон, соответственно, армян из Шуши и азербайджанцев из Степанакерта. Рейсовые автобусы больше не ходили, да и такси отказывались ехать: машины с "вражескими" номерами забрасывали камнями.

Разделяющие два города десять с небольшим (а по прямой еще меньше) километров - в мирной жизни ничто - на глазах обретали характер архаического дальнего пути, исполненного опасностей и угроз. Санаторий в Шуше обезлюдел, пустынно было у целебного источника: на теле Союза возникали очаги гангрены, которая через два с половиной года убьет его. Она не щадила и семейные очаги. Не забыть мне молодую женщину-армянку в общежитии для беженцев, которая, мерно ударяя себя по голове, повторяла: "Как я могла выйти за этого человека?" К ней жались двое сыновей, дети азербайджанца. Семья рухнула, но как заменить в жилах детей вражескую кровь? Веяло от этой сцены какой-то древней жутью, словно из времен Медеи. Как и от пожилого почтальона, который сказал мне, что почти ослеп после сгона - нет, его не били, просто "сердце зашлось".

Как происходят подобные сгоны, я уже знала: видела это осенью 1988 года в Баку, когда сюда хлынула масса беженцев-азербайджанцев, согнанных армянами из нескольких районов республики.

Такие же душераздирающие сцены: молодая азербайджанка с крошечной девочкой на руках, мальчик цепляется за подол. Шли трое суток через заснеженный перевал. Старый учитель, у которого, кроме общего для всех ошеломления случившимся, еще какое-то особое выражение горечи на лице - ведь он-то говорил детям о неких основах жизни, которые в мгновение ока рухнули у них на глазах. Крестьяне-азербайджанцы из сел Лермонтово и Фиолетово, где их соседями были русские молокане, от которых они переняли и староверские окладистые бороды, и даже склад речи. Лица, лица - людей, неведомо за что и кем гонимых на заклание. Начиналось великое жертвоприношение на погребальный костер Союза.

А на бакинском вокзале в это время на скамьях и на полу теснились армяне, жаждущие покинуть азербайджанскую столицу, где уже дохнул ветер предпогромья - предвестник кровавых событий января 1990 года. И уже был Сумгаит.

28 февраля 1988 года погромная толпа, имея на руках заранее составленные списки с адресами армян, учинила в этом городе неслыханное за все советское время зверство. Жертвами, причем погибшими в страшных мучениях, стали по меньшей мере 53 человека. А когда новый погромный шквал, в декабре 1988 года лишь краем задев Баку, обрушился на Кировобад и другие населенные пункты, стало ясно, что Сумгаит был не единичным инцидентом, пусть страшным и кровавым, но звеном в целой цепи сходных событий, кардинально меняющих все условия жизни сотен тысяч людей и отменяющих самые элементарные гарантии их безопасности - и что центральная власть не может (или не хочет) оборвать эту цепь насилия.

Почему? Сегодня, в общем, не составляет большого труда ответить на этот вопрос: повсюду в СССР к власти шла капитализирующаяся номенклатура в союзе с криминально-теневым подпольем. В национальных республиках ее становление неизбежно обретало форму этнократии, и кровь первых жертв погромов была частью той цены, которую страна начинала платить за столь желанный ей капиталистический поворот. "Мафия - это вооруженная буржуазия", - услышала я от одной политэмигрантки-колумбийки во время своего пребывания на Кубе; и теперь сходный сценарий начинал разворачиваться на Кавказе. С той только разницей, что советская специфика неизбежно предполагала особо высокую роль участия спецслужб в этом процессе.

Тогда-то, в Баку и Сумгаите, я впервые и достаточно близко - как говорится, в "полевых условиях" - познакомилась и с технологией сгонов (позже именно так будут сгонять русских из Чечни, при полном молчании "мирового сообщества"), и с организацией погромов, которые потом, летом 1989 года, увидела в Ферганской долине. И уже тогда, на основании этого страшного опыта, опираясь на почасовую хронику событий и свидетельства многочисленных жертв и очевидцев, я сделала до сих пор остающийся для меня никем не опровергнутым вывод: массовый погром, с большой кровью и леденящими душу сценами насилия (то есть именно то, что и можно называть погромом, а не драка нескольких человек), всегда не спонтанен, а организован. За ним всегда кроются достаточно мощные политические силы, использующие его как эффективный способ приведения в действие оружия особого рода - оружия межэтнических конфликтов. В таких масштабах и на таком обширном пространстве, как в распадающемся (или, точнее, целенаправленно разрушаемом) Советском Союзе оно, похоже, не задействовалось еще нигде - кроме, примерно в то же время, в Югославии.

Известной аналогией могут быть разве что события 1947 года в Индии, однако различия и социально-политического, и культурного контекста делают ее весьма приблизительной. Особенно несопоставимы начальные стадии: ведь так называемые "межнациональные конфликты" в СССР развернулись в достаточно стабильном, упорядоченном обществе и в условиях вполне приличного достатка, а также - - что немаловажно - достаточно высокого уровня образованности подавляющей части населения. Чтобы из той тяжеловесной статики, которая отличала эпоху пресловутого "застоя", мгновенно перейти к острой динамике, следовало применить весьма сильнодействующие средства, и они были найдены.

Это, в первую очередь, широкое и сознательное привлечение к проведению погромных акций уголовников - причем из разряда тех, кого именуют "отморозками"; в их задачи входит пустить первую кровь, причем способами, которые должны заставить массы людей оцепенеть от ужаса. Так было в Сумгаите, Фергане, Оше, а позже, во время грузино-абхазской войны, Шеварднадзе, по сути, узаконит использование уголовников в качестве ударной силы государства.

Широко применяются наркотики - для формирования возбужденных погромных толп и для привлечения в них молодежи, почти подростков (что, кстати сказать, в советское время надежно защищало погромщиков от применения милицией огнестрельного оружия).

Повсеместно эти толпы вооружались загодя изготовленными орудиями насилия (арматурой, колющими и режущими инструментами и т.д.), и эти массовые заказы кем-то же оплачивались! В немалой мере финансирование погромов происходило из теневых источников, и эти же теневые структуры присваивали немалые ресурсы вследствие операций сгона, при которых изгоняемым (но это лишь на первых порах) предлагали оформлять фальшивые документы о продаже ими имущества; позже это имущество просто экспроприировали. По советским масштабам то были весьма немалые деньги (изымались крепкие каменные, нередко двух- и трехэтажные дома, скот, фруктовые сады, не говоря уж о личном имуществе); из этого-то грязного и кровавого источника финансировались не только погромы, но и, есть основания полагать, оплачивались труды идеологов и тех, кто давал информационное прикрытие, поднимая крик о каждой жертве милиции (хотя их можно было перечесть по пальцам) среди погромщиков. И в то время как последние делали свою работу, националистическая интеллигенция не менее усердно трудилась на своем поприще, выковывая новые исторические мифы о чьих-то первородных правах и вырабатывая лозунги, которыми можно было бы привлечь широкие слои населения, совершенно непричастные к погромам, но, напротив, движимые самыми благородными чувствами: патриотизмом, оскорбленностью за извращение национальной истории и негодованием по поводу насилий, учиненных над соплеменниками.

Между тем страдания беженцев и жертв погромов, и без того тяжкие, а зачастую ужасные, становятся предметом специфической пропагандистской разработки: фабрикуются соответствующие видеокассеты, распускаются, нередко специально сочиненные, жуткие слухи - например, о ведрах с отрезанными детскими ушками или отрубленными ручками, которые я сама слышала и в Ферганской долине, и на Кавказе (все они удивительно похожи друг на друга: по такому же стандарту работала и пропагандистская машина Запада в Косове, а еще раньше - в Боснии. И мне, не понаслышке знакомой с подобными технологиями, было дико видеть, как миллионы людей, почтительно именуемых "цивилизованными", не поморщившись, глотают подобное пойло - не имея к тому же оправдания в виде состояния аффекта, в котором, увы, часто пребывают народы, непосредственно вовлеченные в конфликт). И вот на этом этапе уже можно говорить о разогреве ситуации до стадии межэтнического конфликта, с реальной перспективой перерастания его в вооруженный, то есть в войну.

Дальнейшее его протекание, затихнет ли он или все-таки разовьется в войну, зависит от множества условий, из которых главное - это общая геополитическая ситуация конфликтного региона и, особенно, сила государства, наличие у него воли погасить конфликт в самом зародыше. Разумеется, в обезволенном, распадающемся государстве конфликт неизбежно разрастается даже без внешнего подталкивания; в случае же наличия такового - а именно так обстояло дело в гибнущем Союзе - его амплитуда увеличивается еще больше, а сам он становится дополнительным фактором дестабилизации ситуации во всей стране в целом. На определенном этапе в него, в той или иной форме, уже открыто втягиваются внешние силы, происходит его интернационализация, и он, в конечном счете, как один из элементов входит в общий процесс реструктуризации огромного пространства - в нашем случае Срединной Евразии.

Именно такова динамика армяно-азербайджанского конфликта, в котором ярко и масштабно обозначились все описанные стадии и который стал первым в цепи аналогичных, переходящих в войны конфликтов на территории СССР, создал прецедент, а в немалой мере послужил и детонатором общего взрыва. При этом, если пальма первенства в использовании акций уголовного террора для решения этнотерриториальных проблем принадлежит Азербайджану (Сумгаит говорит сам за себя), то Армения зато была застрельщицей процесса превращения остро развивающегося конфликта в инструмент прямой атаки на Союз как таковой и его демонтажа.

Этот тезис, несомненно, требует комментария, ибо за 12 миновавших с тех пор лет подросло поколение тогдашних детей; а для этого поколения и Сумгаит, и все последовавшее за ним - "преданья старины глубокой", к тому же преданья о событиях, случившихся в совсем другой, не их стране. Уловить связь между теми, совсем недавними и такими далекими событиями и "железным кольцом вокруг шеи России" для этого поколения мудрено; и уж тем более невозможно представить, какой острой травмой для общественного, еще инерционно державного сознания стал тот факт, что первый толчок к разрушению державы пришел из Армении. Ведь ее привыкли считать традиционно русо центричной, и это, в целом, соответствовало основной исторической тенденции, однако не отражало всей сложности вопроса.

Но именно другую его сторону проницательно исследовал молодой русский философ (и славянофил немецкого происхождения) Владимир Эрн. Именно он, почти одно временно с Сергеем Сазоновым, министром иностранных дел Российской Империи, в 1916 году представившим Совету министров Докладную записку по армянскому вопросу, которая исходила из концепции ничем не омраченного русско-армянского союза, отобразил иной аспект проблемы в своем - к сожалению, забытом и с должным вниманием не прочитанном - очерке "Автономная Армения" (1915 год).

Рассматривая вынашивавшийся частью армянской интеллигенции проект не включения турецкой Армении в состав Российской Империи (в случае победы последней в войне), а предоставления ей особого автономного статуса, Эрн пришел к выводу, что этот довольно коварный замысел выражал затаенное желание части армянской интеллигенции увеличить свою независимость от России, не теряя, однако, возможности в случае необходимости защититься ее силой. При этом весьма мало задумывались о том, сколь разрушительными для самой русской спасительной силы могут оказаться подобные игры, и руководствовались отнюдь не интересами жертв жестокого геноцида.

"Конечно, не этим несчастным нужна "автономия", - писал Эрн. - Если их перестанут грабить, насиловать, жечь и уничтожать в самом буквальном, физическом смысле слова, - то это предел их желания. "Автономия" нужна для тех, кто не довольствуется сравнительно очень широкими правами, которыми пользуются русские армяне. Армяне имеют в России: безусловную свободу вероисповедания, совершенную церковную автономию, преподавание в школах на своем родном языке и полное политическое равенство с коренным русским населением. Приверженцы "автономии" не довольствуются и этим. В таком случае они хотят больше прав, чем те, коими пользуется в русском государстве само русское население".

Именно такая тенденция заявила о себе в карабахском движении, когда реальная, но частная проблема в ряду многих, с которыми сталкивалось огромное многонациональное государство, стала поводом и предлогом для раскачивания антиимперских и антирусских настроении. Именно карабахское движение дало толчок формированию национальных Народных фронтов, для которых - в период, когда они еще рассматривали вариант сохранения, в той или иной форме, Союза, - стало характерным требование больших прав для титульной нации, нежели те, которыми пользовались все остальные, и прежде всего русские, сразу ставшие олицетворением "имперского зла". Ничто не могло быть более разрушительным для целого. Как писал Эрн, "стремление к такому плюсу, которым не обладает все население Империи, является по замыслу своему антигосударственным и сепаратистским... Рост и развитие новых государственных форм должны быть делом всероссийским и общероссийским, проходить через коренное население России к окраинам, а не наоборот".

К сожалению, тогдашнее руководство СССР не только ничего не делало, чтобы воспрепятствовать деятельности грубо этнократичных и, стало быть, по определению антидемократичных Народных фронтов, но, напротив, поощряло ее - причем не только на авансцене, но и за кулисами. Сегодня материалы, свидетельствующие о связях "героев" борьбы за национальную независимость (Прунскене, Ландсбергиса, Чепайтиса в Литве, Друка в Молдове, Леннарта Мери - позже президента Эстонии) с госбезопасностью, пестовавшей их в своих многозначных целях, появились в открытой печати; они никем не опровергнуты, но в обществе вызвали отклик небольшой - процесс уже состоялся, и сегодня мы имеет дело с его результатами. И на пути к этим результатам огромное место принадлежало Законам о языках, триумфально принятым в 1989 году практически во всех союзных республиках и утверждавшим исключительные права языков "титульных наций". Так закладывались мины будущих конфликтов.

В Армении же чистота эксперимента усугублялась тем, что в этой, самой мононациональной из всех республик бывшего СССР, не было, соответственно, и почвы для реальных противоречий между русскоязычными и, если можно так выразиться, "титульноязычными" (которые имели место в Прибалтике, Молдавии, Средней Азии, на Украине), и гонения на русский язык осуществлялись, так сказать, из принципа. Газета "Голос Армении", характеризуя ситуацию, писала 29 марта 1991 года: "..."Гоненье на язык", - так, перефразируя слова Грибоедова, можно, очевидно, определить отношение к русскому языку, сложившееся в последнее время в нашей республике... Все чаще раздаются возмущенные голоса иных депутатов: зачем у нас столько памятников русским писателям?"

И в другом месте: "...Мерилом патриотических чувств становится степень неприятия всего русского: то есть чем больше я ненавижу русский язык, русские книги, русские передачи, русские газеты и т.д., тем больший я патриот" ("Республика Армения", 1991, № 32).

Была ликвидирована русская редакция в ведущем государственном издательстве республики, да и первый политически окрашенный акт вандализма в отношении памятника Пушкину был совершен в Армении; почти одновременно был снесен памятник Чехову.

А по обретении независимости нигде, даже в Прибалтике, русские школы не закрывались столь массово и безусловно, как в Армении (аналогию являет разве что Западная Украина).

В эту общую тенденцию оказался вписан и Карабахский конфликт; а беженцы, счет которым уже шел на сотни тысяч, жертвы погромов, которых были уже сотни, позволяли относить их также (а порою даже и преимущественно) на счет "империи", Москвы, России, обманувшей армян, бросившей их на растерзание "туркам" и т.д. и т.п.

Между тем реальному турецкому фактору еще только предстояло вступить в игру, однако позже и притом в форме далеко не столь примитивной, как это живописали идеологи карабахского движения, бередившие больную память о геноциде 1915 года и одновременно усиленно разрыхлявшие СССР (именно в эту разрыхленную зону и начнет, позже, входить Турция). И как бы ни показался неприятен такой вывод иным из моих армянских друзей, исследовательская объективность заставляет констатировать: в тот период Армения и НКАО, оседлав перестроечную риторику, сознательно выбрали вектор разрушения своих связей с Союзом, видя себя в будущем фаворитами Запада.

Ни Армения, ни НКАО не участвовали в референдуме 17 марта 1991 года по вопросу о сохранении Союза. Впрочем, уже 20 сентября 1990 года Левон Тер-Петросян (тогда - председатель ВС Армении) обратился к Ельцину с требованием о выводе союзных войск из НКАО, мотивируя это тем, что Советская армия используется здесь Союзным центром и Азербайджаном в качестве репрессивного органа. Само это пренебрежение Союзом, выразившееся в выборе адресата (ведь СССР еще существовал, Ельцин же был главой РСФСР), говорило о многом. А словечко "оккупанты", обращенное к советским солдатам и офицерам, я сама слышала из уст карабахских детей. Разумеется, оно было вложено взрослыми, и эти взрослые в вопросе требований о выводе союзных войск опережали даже Прибалтику. Этого, кстати, и не скрывают тогдашние лидеры армянского общественного мнения. Так, поэтесса Сильва Капутикян уже в 1995 году напомнила - без сожалений и даже, похоже, с гордостью, - что в Армении лидеры "призывали к выходу из Союза чуть ли не первыми из всех других республик" ("Литературная газета", 22.II.1995).

И, надо заметить, в общей враждебности к СССР и Советской армии лидеры АОДа (Армянского Общенационального Движения) и азербайджанского Народного фронта сходились настолько, что армянская печать соглашалась даже микшировать факты, касающиеся погромов армянских сел, таким образом, чтобы единственным виновником их представал "общий враг", то есть Союз.

Так, 8 мая 1991 года "Республика Армения" опубликовала интервью с лидером азербайджанского движения "Мусават" Ниязи Ибрагимовым, весьма выразительно подтверждающее это сходство позиций. Ибрагимов, в целом, согласился с данной Левоном Тер-Петросяном квалификацией событии в селах Геташен и Мартунашен (о них чуть позже) как "государственного терроризма"- не более, не менее. Что же до прямых насилий именно азербайджанцев над армянами, то их с общего согласия тоже отнесли на счет "империи", - в лице азербайджанского президента Аяза Муталибова, свержения которого добивался Народный фронт.

Свой голос подал и "третий участник" - московский КРИК (Комитет российской интеллигенции в поддержку Карабаха), тогда же выступивший с заявлением, в котором говорилось, в частности: "Ответственность за новое чудовищное преступление против армянского народа несет государственное руководство СССР", будто бы предпринявшее эти действия с целью насильственного удержания Армении в составе СССР. (Позже то же самое азербайджанский Народный фронт, находя полную поддержку среди московских демократов и частичную даже среди армянских, станет говорить о январских событиях 1990 года в Баку. И даже 10 лет спустя после бакинских событий такая точка зрения вновь получила выражение под пером Вардана Ованесяна ("Независимая газета", 12 февраля 2000 года). Перед нами, вопреки всему тайному, ставшему явным, все та же хрестоматийная, лобовая схема начала перестройки: благородный демокрагический бунт народов и удушающий их Центр).

"Хор" был услышан, и войска выведены, что стало прологом уже к настоящей войне в Нагорном Карабахе. Но прежде, нежели перейти к ней самой, следует хотя бы вкратце напомнить предысторию вопроса, суть рокового "спора о Карабахе".