Горе побежденным!
Вовочка459
offline
Общеизвестные истины не становятся менее верными от повторения. Но, к сожалению, нередко сама частота повторения, вызывая эффект привыкания, затрудняет понимание их истинности. И тогда требуется определенное психологическое усилие для того, чтобы вновь осознать важность некоторых вещей. Именно так и обстоит дело сегодня в России с проблемой энергоресурсов в новом веке и тысячелетии и напрямую сопряженной с ней концепцией "золотого миллиарда".
Кажется, она не сходит со с границ печати, подробно исследована и описана в том числе и российскими учеными (см., в частности, Сергей Кара-Мурза, "Концепция "золотого миллиарда" и новый мировой порядок"): само понятие "золотой миллиард" стало штампом. И тем не менее, почти полностью отсутствует (причем, именно у нас в стране) понимание системных связей "золотого миллиарда" с серией войн последнего десятилетия XX века и теми тектоническими сдвигами, которым открыло путь крушение СССР. Наше общество все еще - в немалой своей части и вопреки горькому опыту истекшего десятилетия - готово видеть в этом крушении торжество демократии, наивно веруя, что и Запад, добиваясь победы в "холодной войне", руководствовался именно и прежде всего целями глобального утверждения этой самой демократии. А между тем, еще в 1990 году, когда Союз доживал последние месяцы, в США вышла очередная книга знаменитого футуролога А. Тоффлера "Сдвиг власти", в которой он писал: "Подобно сдвигу тектонических плит перед землетрясением, надвигается одно из уникальных событий в мировой истории - революция самой сущности власти" (A. Toffler. A power shift. New York, 1990, р. 4).
Суть этого сдвига - в отказе Запада от самой идеи равенства, которая лежит в основании принципов представительной демократии. Страны "золотого миллиарда", теснимые океаном требующего своей доли. но оставшегося за пределами благосостояния человечества, неизбежно, для защиты своего уровня жизни, будут искать методы управления иного рода. Локальные (впрочем, с учетом растущей роли международных организаций в их юридическом прикрытии и обеспечении, локальность эта становится весьма условной) войны конца XX века по многим параметрам могут считаться полигоном отработки и испытания таких методов.
Профессор одною из институтов Принстонского университета Питер Кэнен прогнозирует: будущий мир "может быть разделен на богатые, стабильные государства и море государств-неудачников. Возможна даже холодная война". Другие более откровенны. Так, американские военные высокого ранга писали еще в 1970-е годы: "Мы стоим перед мрачной перспективой мира, в котором слишком много людей и слишком мало ресурсов (курсив мой - К.М.). Обостряется противоречие между стремлением высокоразвитых стран поддерживать свой высокий уровень жизни и стремлением других стран просто выжить. Это будет мир, где силой и только силой (курсив мой - К.М.) можно будет обеспечить неравное распределение ресурсов, которых не хватает" (Strand Strategy for the 1980-s. Washington, 1979, pp. 61-62).
"Только силой!" Яснее не скажешь; курс же на одностороннее разоружение, а затем и самоликвидацию СССР, составивший, за вычетом уже безнадежно устаревшей и потому смешной квазидемократической риторики, самую суть, сухой остаток процесса, названного перестройкой и в этой своей части описанного в первой главе, резко увеличил возможности подобного силового обеспечения неравенства и соответствующего перераспределения энергоресурсов как его необходимейшей основы.
Генерал Пьер-Мари Галуа, автор книг "Солнце Аллаха ослепляет Запад", "Кровь: Запад, Ирак", "Кровь нефти. Босния", одним из первых зафиксировал переход от теории к практике и, резко осудив войну в Заливе, обозначил связь новой реальности с поражением России в "холодной войне". В дни, когда Россия, поддавшись либерально-капиталистическому соблазну, семимильными шагами уходила со сцены всемирной истории не только как сверхдержава, но и просто как великая держава, Галуа, ярый русофил, вынужден был констатировать печальную очевидность: "В наши дни либерализм, капитализм не приобрели необходимой мудрости и не стали человечными, гуманными, на что всегда на словах претендовали. Капитализм при своей изощренности, закамуфлированности стал еще более агрессивным, алчным. Усилился авторитаризм, жестокий, без сердца. Большая часть населения осталась за чертой бедности. Либеральные амбиции, экономические и политические, вылились в войны". А ведь этого не случилось бы, добавлял Галуа, если бы Россия не потерпела крах.
В условиях такого краха для США, на долю которых приходится 5% населения Земли и 40% производимой в мире энергии и которые давно сформулировали доктрину своего глобального господства (Pax Americana), открылись новые головокружительные возможности - не только стратегически выгодной для них реструктуризации пространства. но также и овладения контролем над источниками энергоресурсов и путями их транспортировки.
Разумеется, проблема не нова; как центральная для Запада она обозначилась еще в начале XX века, и это президенту Франции Жоржу Клемансо, знаменитому "Тигру", принадлежат слова: "Наступает время, когда капля нефти значит для государства и народа столько же, сколько капля крови" (по странному совпадению, в дни воины в Заливе Франция направила сюда авианосец "Клемансо" с полком боевых вертолетов на борту). Но в конце столетия актуальность этих слов возросла многократно, особенно если учесть, что в III тысячелетие человечество, несмотря на все разговоры об альтернативных источниках энергии, вступает с преобладанием традиционных углеводородных энергоносителей: нефти, газа, угля. И кровь последних войн XX столетия - от Ирака до Чечни - оказалась густо перемешена с нефтью.
Первой войной нового типа, войной XXI века стала война в Заливе, и эту констатацию можно считать уже общим местом. Однако до сих нор под этой новизной подразумеваются, в основном, технологические особенности войны; между тем с точки зрения некоторых экспертов как раз такая "новизна" далеко не столь бесспорна, как представлялась в дни войны в Заливе и сразу же после нее, когда общественное сознание было подавлено телевизионными образами будто бы точечных ударов. Реальность же, скрытая за фасадом блестяще сконструированного пропагандистского мифа, оказалась несколько иной, на чем я подробнее остановлюсь ниже.
Но до сих пор за рамками внимания большинства пишущих о войне в Заливе (по крайней мере, в России) остается другой ее аспект, с которым и соотносится, на мой взгляд, ее подлинная новизна. А именно: то, что она стала первой в XX веке войной, развязанной сверхдержавой при отсутствии сколько-нибудь соизмеримого геополитического соперника. СССР, хотя формально и продолжал еще существовать, не только не использовал своих возможностей для того, чтобы осадить США, но и реально способствовал расширению сферы влияния своего бывшего противника и обретению войной совершенно нового качества: войны коалиции стран Запада (при вспомогательной роли некоторых арабских государств и стран Восточной Европы), осуществляемой как карательная операция против энергоресурсной страны Третьего мира. А формальная опора на ООН и СБ показала, что, с концом "Ялты и Потсдама", началась неизбежная эволюция этих международных организаций, отражавших структуру и баланс сил, сложившихся после Второй мировой войны и с изменением этого баланса неотвратимо меняющих свои функции.
Прежде всего по этим своим характеристикам, а не только по числу вовлеченных в конфликт стран, произведенным разрушениям и числу жертв война эта и заслуживает данного ей определения субмировой. Ведь после 29 ноября 1947 года, то есть после принятия резолюции ООН о разделе Палестины, в этом регионе уже состоялось несколько арабо-израильских войн, а также ливанский кризис и иракско-иранская война, именуемая иногда первой войной в Заливе; по числу жертв и длительности последняя превзошла каждую из арабо-израильских войн. И в иных условиях, то есть при сохранении СССР как сверхдержавы, вторая война в Заливе, несомненно, осталась бы просто иракско-кувейтской, то есть локальной войной, и не приобрела бы черты войны миров, которые столь впечатляющим образом зафиксировал в своем дневнике, найденном в окопе на окраине Кувейт-сити, безвестный иракский солдат. "На второй день наземной войны бои и налеты тяжелых бомбардировщиков интенсивно продолжались в небывалых масштабах. Они применили все виды техники: самолеты, танки, артиллерию, бронемашины, ракеты дальнего действия (long range missiles) и все разновидности наступательных и оборонительных вооружений, которые ранее были разработаны в Европе и повсюду в мире для использования их армиями коалиции в Третьей мировой войне с Восточным блоком (курсив мой - К.М.)... Да погибнет Запад! Да погибнут и трусы, которые объединились с ним" ("A Diary of an Iraqui Soldier". Center for Research and Studies on Kuwait, 1994, p. 20).
Парадоксальным образом эту интуитивную догадку сброшенного в бездну отчаяния рядового разгромленной армии подтверждает холодный анализ одного из американских генштабистов: "Мы всего лишь применили военную доктрину, разработанную для войны с советскими вооруженными силами. На протяжении всей своей карьеры я готовился к этой войне, и разница заключалась лишь в том, что изменилась территория. Мы готовились сражаться в Европе" (Eric Laurent, "Guerre du Golfe. Les secrets de la Maison Blanche", t. II, Olivier Orban, 1991, p. 338).
* * *
Активизация соперничества великих держав в зоне Персидского залива, именуемого "великим водным путем древности", относится к началу XX века. До этого здесь безраздельно господствовала Англия, и русский консул в Багдаде А.Ф. Круглов писал в апреле 1900 года: "Порты Персидского залива не видят почти никаких военных судов, кроме английских, претендующих на какое-то особое право наблюдать за водами, которые они, досконально изучив, стали считать как бы своими" (цит. по: И.П. Сенченко, "Персидский залив: взгляд сквозь столетия". М., 1991, с. 12-13). И он же, чуть позже: "Все изменилось до неузнаваемости; точно электрический ток прошел по всей Европе, направлявшей свои взоры на этот теплый залив, роль которого в общегосударственной мировой политике получила уже другое значение, другой смысл... И нам, русским, придется, вероятно, выступать со всею своею энергиею, чтобы быть в состоянии отстоять право на преимущественное участие в делах южноперсидской окраины".
Одна за другой державы, претендующие быть великими, стремились показать здесь свой флаг. Показала его и Россия - и как! В декабре 1901 года в Залив вошел легендарный "Варяг", произведший настоящий фурор, - не только широтой и приветливостью команды, так резко контрастировавших с английским типом поведения, но и сиянием электрических огней, каких еще не было у британских военных судов. Этому образу блистательного (даже и в буквальном смысле слова) могущества, сияющего величия России суждено было продержаться целое столетие, чтобы рухнуть в конце его и явить позорное зрелище американского десанта, высаживающегося на палубу российского танкера, обвиняемого в незаконной, в обход международных санкций, транспортировке иракской нефти.
То, что подобные санкции и подобный контроль США стали возможны, и есть главный итог войны в Заливе, для получения которого Россия, еще в форме СССР, приложила недюжинные усилия. Противоборство начала века сменилось добровольной капитуляцией и сдачей даже региональной роли, что было зафиксировано как на Западе, так и в странах Персидского залива - как, впрочем, и повсюду в мире, за исключением России, переживавшей эйфорию утопического партнерства с Западом.
Между тем для Запада и, в первую очередь, для США речь шла вовсе не о партнерстве, а о доминировании в регионе, к своему извечному значению "великого водного пути" добавившем значение наибольших в мире разведанных запасов нефти. Уже в 1989 году США закупили здесь более 44% потребляемой ими нефти. А между тем захват Ираком Кувейта означал бы переход под его контроль примерно 1/4 мировых запасов нефти, а при захвате части территории Саудовской Аравии - половины (Хасан Ахмед Али Ахмед, "Кризис в Персидском заливе: причины, ход и следствия". Автореферат. М., 1995 г.).
И о том, что США давно и тщательно готовились к защите именно своих нефтяных интересов, а не абстрактных демократических ценностей в этом регионе, свидетельствует, в частности, тот факт, что Норман Шварцкопф и Колин Пауэлл в основу плана действий сил Коалиции (план "Буря в пустыне") положили секретный план 90-1002, разработанный еще администрацией Картера на случай военного вмешательства в Заливе для массированной защиты Саудовской Аравии. Как заявил Колин Пауэлл на докладе Дж. Бушу в Кемп-Дэвиде: "Хусейн должен знать, что нападение на Саудовскую Аравию равнялось бы нападению на американцев" (Pierre Salinger, Eric Laurent. "Guerre du Golfe. Le dossier secret". Oliver Orban, 1991, t.I, p. 165).
Однако план 90-1002 был разработан еще задолго до появления Саддама Хусейна в той роли мирового злодея, которую он получил им в 1990 году и которую затем разделил с Милошевичем.
О том, что страны Европы вовсе не считали Хусейна "демоном", говорит, например, и то, что в различных оборонных проектах Ирака до войны в Заливе принимали участие 208 иностранных фирм (Хасан Ахмед., соч. цит.). А в ходе самой войны удары по Израилю и Саудовской Аравии были произведены вовсе не ракетами "Скад" (Р-300), хотя СССР и поставлял их Ираку, а произведенными с помощью западноевропейских фирм в Ираке ракетами "Аль-Хусейн" и "Аль-Аббас". Дальность их полета превышала дальность полета Р-300.
Особенно тесным было сотрудничество Ирака с Францией, которая с 1974 года и вплоть до войны в Заливе, то есть на протяжении 16 лет, была главным поставщиком оружия для него и союзником. Французами же была разработана и современная сложная система управления и связи иракских ПВО (известная под названием "Кари"), полностью выведенная из строя после первых ударов по Багдаду.
Тогда роль "демона" безраздельно принадлежала СССР как "империи зла", две сверхдержавы активно соперничали и на Ближнем Востоке, а потому есть все основания заключить, что план 90-1002, как и гипотетическое нападение на Саудовскую Аравию, предполагал несколько иной сценарий событий и несколько иных действующих лиц. Очевидный после Мальты отказ СССР от роли сверхдержавы (на связь окончания "холодной войны" с открывающейся для США возможностью действовать свободно в начале войны в Заливе указал сам Буш) и от своей устойчивой линии поведения в различных регионах мира, в том числе и на Ближнем Востоке, позволил адаптировать старый план не только в военном, но я в политико-идеологическом смысле, для чего региональному внутриарабскому конфликту, далеко не столь разрушительному, как предшествовавшая ему ирано-иракская война, было придано совершенно новое измерение.
Основные черты иракско-кувейтской коллизии уже достаточно подробно описаны, и здесь стоит лишь напомнить их вкратце. Вторжение иракских войск в Кувейт 2 августа 1990 года и последовавшая за этим аннексия Кувейта вовсе не столь однозначно трактовались в мире, как это подавала пропаганда Коалиции и следовавшая в ее русле советская либеральная печать. Позиции разделились, и хотя сам акт нападения в целом осуждался, Кувейт в объективных исследованиях вовсе не выглядел хрестоматийно наивной овечкой, на которую ни с того ни с сего набросился свирепый волк Саддам.
Уже 9 августа 1988 года, то есть на следующий же день после прекращения огня на фронтах ирано-иракской войны, Кувейт принял решение (вопреки соглашению, подписанному с ОПЕК) увеличить добычу нефти и, что особенно важно, сделать это на скважинах Северной Румейлы, расположенных в пограничной с Ираком зоне, где существовали территориальные споры, восходящие еще к эпохе пребывания всей этой территории в составе Османской (Оттоманской) империи.
Разумеется, свою роль играла и давняя незаживающая рана Ирака: узость полосы выхода к Персидскому заливу (с единственным портом Умм-Каср), доставшейся ему при реорганизации западными державами пост-Османского пространства. Было естественно ожидать, что после ирано-иракской войны, обладая, по общему мнению, сильнейшей армией в регионе, Ирак будет как-то пытаться использовать ее для исправления того, что считал "исторической несправедливостью". Ничего необычного для турбулентного Ближнего Востока в этом не было, ничто, стало быть, не позволяло и предполагать масштабов последовавших событий. Разумеется, из этого же исходил и Саддам Хусейн, которого нет смысла ни идеализировать, ни демонизировать. Однако как опытный политик он все же решил прозондировать возможную реакцию США. Такой зондаж и состоялся 25 июля 1990 года во время встречи посла США Глэспи с Саддамом Хусейном, в ходе которой, когда речь зашла о концентрации иракских войск на границе с Кувейтом, был получен ответ Глэспи: "Нам особенно нечего сказать по поводу арабо-арабских разногласий, таких, как ваши разногласия с Кувейтом по вопросу границ" (Е.М. Примаков. "Война, которой могло не быть". М., 1991 г., с. 135). Когда же в США поднялась критика в адрес Глэспи, конгрессмен Ли Гамильтон заявил: "Она является послом, который действует на основе полученных инструкций".
Именно как должностному лицу Госдепартамент запретил Глэспи какие-либо публичные выступления на тему ее последнего разговора с Хусейном. Но ведь она была не единственной, кто подавал успокоительные сигналы Саддаму. Так, 31 июля, то есть за два дня до нападения Ирака на Кувейт, помощник госсекретаря США по делам Ближнего Востока и Юго-Западной Азии Дж. Келли заявил: "Мы не имеем отношений, основывающихся на договорах по обороне ни с одним из государств Залива. (В частности, поэтому план 90-1002 и был секретным. - К.М.). Исторически мы воздерживались занимать позицию по пограничным спорам или разногласиям внутри ОПЕК. Но мы самым определенным образом, как делали все другие администрации, призывали к мирному урегулированию споров и разногласий в регионе".
Все это очень напоминает предысторию корейской войны, точнее, закулисную ее сторону, еще в 1952 году описанную американским журналистом Ирвином Стоуном. Как доказывает Стоун, опираясь на документы, США фактически подталкивали оба корейских государства к вооруженному конфликту. А в тот момент, когда уже было ясно, в каком направлении развиваются события на полуострове, они заявили об исключении Южной Кореи из числа стран, которые США намеревались защищать в Азии. О том, что это было сознательной уловкой, позже откровенно говорил тогдашний госсекретарь США Дин Ачесон. "Впоследствии, - отмечает российский историк Федор Лидовец, - достоянием гласности стал еще один странный факт: проект резолюции ООН, осуждающий агрессию со стороны Северной Кореи, был подготовлен чиновниками госдепа еще за несколько дней до начала боевых действий". Теперь нечто подобное происходило в Персидском заливе.
Буквально за несколько дней до вторжения иракской армии в Кувейт представитель госадминистрации США Маргарет Тэтуайлер и уже упомянутый Дж. Келли вновь подчеркнули, что у США нет каких-либо соглашений или особых обязательств по обороне Кувейта. А ведь говорилось все это после того, как Саддам уже потребовал в феврале 1990 года вывода американских ВМС из Залива, а в апреле того же года пообещал "сжечь пол-Израиля" в случае его нападения на Ирак или иную арабскую страну (заявление это было, правда, дезавуировано самим Саддамом Хусейном). Так почему бы иракский лидер отнесся с недоверием к подобным заявлениям американских должностных лиц? Ведь и сами отношения Ирака и США - о чем у нас совершенно забыли - складывались весьма благоприятно, приближаясь в эпоху ирано-иракской воины к партнерству. Тогда Саддам получал от США оружие, ценные разведданные о перемещении иранских войск, а также вооруженную поддержку в противостоянии иранским ВМС.
"Иракско-американские отношения были столь близкими, - пишет саудовский генерал, принц Халед, - что, когда 17 мая 1987 года иракская управляемая ракета "Экзосет" по ошибке поразила американский военный корабль "Старк", убив 37 американских моряков, инцидент быстро замяли, а Ирак уплатил США 27 миллионов долларов компенсации".
Можно думать также, что Ирак исходил из того, что стратегический характер присутствия американских ВМС в Заливе целиком определяется соперничеством двух сверхдержав, тем более что так ставился вопрос и высокими должностными лицами США. Еще в 1980 году бывший командующий СЕНТКОМ Дж. Крист заявил: "США находятся в Заливе с 1949 года, и пока здесь присутствуют русские, мы вряд ли закроем свои цейхгаузы".
А в феврале 1990 года, во время своих визитов в страны Персидского залива Дж. Келли специально прозондировал отношение прибрежных аравийских государств Залива к длительному нахождению здесь американских ВМС - значит, дело было не в "агрессоре Саддаме". Речь шла о подлинной армаде; уже к 17 января 1991 года американская группировка в зоне Залива насчитывала 441 тысячу человек, более 2930 танков, около 1950 орудий и реактивных систем залпового огня, более 1700 современных боевых самолетов и 94 боевых корабля, включая 6 многоцелевых авианосцев.
Российское присутствие в этом регионе и ранее не было соразмерно американскому, но это ничего не меняло в общем контексте эпохи соперничества двух сверхдержав. В контексте же ее окончания версию о сознательной провокации со стороны США можно считать более чем обоснованной. А то, что в ряду американских мотивов безраздельно господствовали "нефтяные", всерьез отрицалось разве что "демократически" взбудораженным советским общественным мнением. По крайней мере, в самих США в начале кризиса согласно опросу, проведенному газетой "Вашингтон пост" и телекомпанией Эй-Би-Си, 63% респондентов считали, что отправка американских войск в Персидский залив вызвана стремлением Дж. Буша установить контроль над крупнейшими нефтяными регионами, чтобы не допустить резкого подъема цен в условиях уже начавшегося спада в американской экономике.
Решающую роль нефтяные соображения (а отнюдь не только стремление избежать массовых потерь со стороны Коалиции) сыграли и в выборе тактики мощных, непрекращающихся и деморализующих противника воздушных налетов. США вовсе не были уверены в легкой, а главное, скорой победе на суше. Ведь уже после того, как Ирак был разрушен беспрецедентной войной с воздуха и речь шла о переходе к завершающей сухопутной операции, Нормана Шварцкопфа, по его собственному признанию, мучил по ночам кошмар "массовых потерь". А на театре военных действий Коалицией уже было подготовлено 18 тысяч госпитальных коек. Но главное - 15 января 1991 года, при обсуждении вопроса в узком кругу, когда Буш изрек: "Наше превосходство в воздухе станет решающим элементом", словам этим предшествовали сложные финансово-экономические выкладки, неопровержимо доказавшие, что затяжная война неизбежно приведет к повышению цен на нефть.
Один из британских министров заявил тогда же: "Мы добиваемся гарантий того, чтобы цены на нефть были низкими на протяжении 10 лет".
Словом, бессмертная операция "Лиса на рассвете", регулирующая цены на бананы. (Я даже спрашиваю себя, не с намеком ли на О'Генри вторая воздушная война против Ирака в 1998 году получила загадочное название "Лиса пустыни".
Кажется, она не сходит со с границ печати, подробно исследована и описана в том числе и российскими учеными (см., в частности, Сергей Кара-Мурза, "Концепция "золотого миллиарда" и новый мировой порядок"): само понятие "золотой миллиард" стало штампом. И тем не менее, почти полностью отсутствует (причем, именно у нас в стране) понимание системных связей "золотого миллиарда" с серией войн последнего десятилетия XX века и теми тектоническими сдвигами, которым открыло путь крушение СССР. Наше общество все еще - в немалой своей части и вопреки горькому опыту истекшего десятилетия - готово видеть в этом крушении торжество демократии, наивно веруя, что и Запад, добиваясь победы в "холодной войне", руководствовался именно и прежде всего целями глобального утверждения этой самой демократии. А между тем, еще в 1990 году, когда Союз доживал последние месяцы, в США вышла очередная книга знаменитого футуролога А. Тоффлера "Сдвиг власти", в которой он писал: "Подобно сдвигу тектонических плит перед землетрясением, надвигается одно из уникальных событий в мировой истории - революция самой сущности власти" (A. Toffler. A power shift. New York, 1990, р. 4).
Суть этого сдвига - в отказе Запада от самой идеи равенства, которая лежит в основании принципов представительной демократии. Страны "золотого миллиарда", теснимые океаном требующего своей доли. но оставшегося за пределами благосостояния человечества, неизбежно, для защиты своего уровня жизни, будут искать методы управления иного рода. Локальные (впрочем, с учетом растущей роли международных организаций в их юридическом прикрытии и обеспечении, локальность эта становится весьма условной) войны конца XX века по многим параметрам могут считаться полигоном отработки и испытания таких методов.
Профессор одною из институтов Принстонского университета Питер Кэнен прогнозирует: будущий мир "может быть разделен на богатые, стабильные государства и море государств-неудачников. Возможна даже холодная война". Другие более откровенны. Так, американские военные высокого ранга писали еще в 1970-е годы: "Мы стоим перед мрачной перспективой мира, в котором слишком много людей и слишком мало ресурсов (курсив мой - К.М.). Обостряется противоречие между стремлением высокоразвитых стран поддерживать свой высокий уровень жизни и стремлением других стран просто выжить. Это будет мир, где силой и только силой (курсив мой - К.М.) можно будет обеспечить неравное распределение ресурсов, которых не хватает" (Strand Strategy for the 1980-s. Washington, 1979, pp. 61-62).
"Только силой!" Яснее не скажешь; курс же на одностороннее разоружение, а затем и самоликвидацию СССР, составивший, за вычетом уже безнадежно устаревшей и потому смешной квазидемократической риторики, самую суть, сухой остаток процесса, названного перестройкой и в этой своей части описанного в первой главе, резко увеличил возможности подобного силового обеспечения неравенства и соответствующего перераспределения энергоресурсов как его необходимейшей основы.
Генерал Пьер-Мари Галуа, автор книг "Солнце Аллаха ослепляет Запад", "Кровь: Запад, Ирак", "Кровь нефти. Босния", одним из первых зафиксировал переход от теории к практике и, резко осудив войну в Заливе, обозначил связь новой реальности с поражением России в "холодной войне". В дни, когда Россия, поддавшись либерально-капиталистическому соблазну, семимильными шагами уходила со сцены всемирной истории не только как сверхдержава, но и просто как великая держава, Галуа, ярый русофил, вынужден был констатировать печальную очевидность: "В наши дни либерализм, капитализм не приобрели необходимой мудрости и не стали человечными, гуманными, на что всегда на словах претендовали. Капитализм при своей изощренности, закамуфлированности стал еще более агрессивным, алчным. Усилился авторитаризм, жестокий, без сердца. Большая часть населения осталась за чертой бедности. Либеральные амбиции, экономические и политические, вылились в войны". А ведь этого не случилось бы, добавлял Галуа, если бы Россия не потерпела крах.
В условиях такого краха для США, на долю которых приходится 5% населения Земли и 40% производимой в мире энергии и которые давно сформулировали доктрину своего глобального господства (Pax Americana), открылись новые головокружительные возможности - не только стратегически выгодной для них реструктуризации пространства. но также и овладения контролем над источниками энергоресурсов и путями их транспортировки.
Разумеется, проблема не нова; как центральная для Запада она обозначилась еще в начале XX века, и это президенту Франции Жоржу Клемансо, знаменитому "Тигру", принадлежат слова: "Наступает время, когда капля нефти значит для государства и народа столько же, сколько капля крови" (по странному совпадению, в дни воины в Заливе Франция направила сюда авианосец "Клемансо" с полком боевых вертолетов на борту). Но в конце столетия актуальность этих слов возросла многократно, особенно если учесть, что в III тысячелетие человечество, несмотря на все разговоры об альтернативных источниках энергии, вступает с преобладанием традиционных углеводородных энергоносителей: нефти, газа, угля. И кровь последних войн XX столетия - от Ирака до Чечни - оказалась густо перемешена с нефтью.
Первой войной нового типа, войной XXI века стала война в Заливе, и эту констатацию можно считать уже общим местом. Однако до сих нор под этой новизной подразумеваются, в основном, технологические особенности войны; между тем с точки зрения некоторых экспертов как раз такая "новизна" далеко не столь бесспорна, как представлялась в дни войны в Заливе и сразу же после нее, когда общественное сознание было подавлено телевизионными образами будто бы точечных ударов. Реальность же, скрытая за фасадом блестяще сконструированного пропагандистского мифа, оказалась несколько иной, на чем я подробнее остановлюсь ниже.
Но до сих пор за рамками внимания большинства пишущих о войне в Заливе (по крайней мере, в России) остается другой ее аспект, с которым и соотносится, на мой взгляд, ее подлинная новизна. А именно: то, что она стала первой в XX веке войной, развязанной сверхдержавой при отсутствии сколько-нибудь соизмеримого геополитического соперника. СССР, хотя формально и продолжал еще существовать, не только не использовал своих возможностей для того, чтобы осадить США, но и реально способствовал расширению сферы влияния своего бывшего противника и обретению войной совершенно нового качества: войны коалиции стран Запада (при вспомогательной роли некоторых арабских государств и стран Восточной Европы), осуществляемой как карательная операция против энергоресурсной страны Третьего мира. А формальная опора на ООН и СБ показала, что, с концом "Ялты и Потсдама", началась неизбежная эволюция этих международных организаций, отражавших структуру и баланс сил, сложившихся после Второй мировой войны и с изменением этого баланса неотвратимо меняющих свои функции.
Прежде всего по этим своим характеристикам, а не только по числу вовлеченных в конфликт стран, произведенным разрушениям и числу жертв война эта и заслуживает данного ей определения субмировой. Ведь после 29 ноября 1947 года, то есть после принятия резолюции ООН о разделе Палестины, в этом регионе уже состоялось несколько арабо-израильских войн, а также ливанский кризис и иракско-иранская война, именуемая иногда первой войной в Заливе; по числу жертв и длительности последняя превзошла каждую из арабо-израильских войн. И в иных условиях, то есть при сохранении СССР как сверхдержавы, вторая война в Заливе, несомненно, осталась бы просто иракско-кувейтской, то есть локальной войной, и не приобрела бы черты войны миров, которые столь впечатляющим образом зафиксировал в своем дневнике, найденном в окопе на окраине Кувейт-сити, безвестный иракский солдат. "На второй день наземной войны бои и налеты тяжелых бомбардировщиков интенсивно продолжались в небывалых масштабах. Они применили все виды техники: самолеты, танки, артиллерию, бронемашины, ракеты дальнего действия (long range missiles) и все разновидности наступательных и оборонительных вооружений, которые ранее были разработаны в Европе и повсюду в мире для использования их армиями коалиции в Третьей мировой войне с Восточным блоком (курсив мой - К.М.)... Да погибнет Запад! Да погибнут и трусы, которые объединились с ним" ("A Diary of an Iraqui Soldier". Center for Research and Studies on Kuwait, 1994, p. 20).
Парадоксальным образом эту интуитивную догадку сброшенного в бездну отчаяния рядового разгромленной армии подтверждает холодный анализ одного из американских генштабистов: "Мы всего лишь применили военную доктрину, разработанную для войны с советскими вооруженными силами. На протяжении всей своей карьеры я готовился к этой войне, и разница заключалась лишь в том, что изменилась территория. Мы готовились сражаться в Европе" (Eric Laurent, "Guerre du Golfe. Les secrets de la Maison Blanche", t. II, Olivier Orban, 1991, p. 338).
* * *
Активизация соперничества великих держав в зоне Персидского залива, именуемого "великим водным путем древности", относится к началу XX века. До этого здесь безраздельно господствовала Англия, и русский консул в Багдаде А.Ф. Круглов писал в апреле 1900 года: "Порты Персидского залива не видят почти никаких военных судов, кроме английских, претендующих на какое-то особое право наблюдать за водами, которые они, досконально изучив, стали считать как бы своими" (цит. по: И.П. Сенченко, "Персидский залив: взгляд сквозь столетия". М., 1991, с. 12-13). И он же, чуть позже: "Все изменилось до неузнаваемости; точно электрический ток прошел по всей Европе, направлявшей свои взоры на этот теплый залив, роль которого в общегосударственной мировой политике получила уже другое значение, другой смысл... И нам, русским, придется, вероятно, выступать со всею своею энергиею, чтобы быть в состоянии отстоять право на преимущественное участие в делах южноперсидской окраины".
Одна за другой державы, претендующие быть великими, стремились показать здесь свой флаг. Показала его и Россия - и как! В декабре 1901 года в Залив вошел легендарный "Варяг", произведший настоящий фурор, - не только широтой и приветливостью команды, так резко контрастировавших с английским типом поведения, но и сиянием электрических огней, каких еще не было у британских военных судов. Этому образу блистательного (даже и в буквальном смысле слова) могущества, сияющего величия России суждено было продержаться целое столетие, чтобы рухнуть в конце его и явить позорное зрелище американского десанта, высаживающегося на палубу российского танкера, обвиняемого в незаконной, в обход международных санкций, транспортировке иракской нефти.
То, что подобные санкции и подобный контроль США стали возможны, и есть главный итог войны в Заливе, для получения которого Россия, еще в форме СССР, приложила недюжинные усилия. Противоборство начала века сменилось добровольной капитуляцией и сдачей даже региональной роли, что было зафиксировано как на Западе, так и в странах Персидского залива - как, впрочем, и повсюду в мире, за исключением России, переживавшей эйфорию утопического партнерства с Западом.
Между тем для Запада и, в первую очередь, для США речь шла вовсе не о партнерстве, а о доминировании в регионе, к своему извечному значению "великого водного пути" добавившем значение наибольших в мире разведанных запасов нефти. Уже в 1989 году США закупили здесь более 44% потребляемой ими нефти. А между тем захват Ираком Кувейта означал бы переход под его контроль примерно 1/4 мировых запасов нефти, а при захвате части территории Саудовской Аравии - половины (Хасан Ахмед Али Ахмед, "Кризис в Персидском заливе: причины, ход и следствия". Автореферат. М., 1995 г.).
И о том, что США давно и тщательно готовились к защите именно своих нефтяных интересов, а не абстрактных демократических ценностей в этом регионе, свидетельствует, в частности, тот факт, что Норман Шварцкопф и Колин Пауэлл в основу плана действий сил Коалиции (план "Буря в пустыне") положили секретный план 90-1002, разработанный еще администрацией Картера на случай военного вмешательства в Заливе для массированной защиты Саудовской Аравии. Как заявил Колин Пауэлл на докладе Дж. Бушу в Кемп-Дэвиде: "Хусейн должен знать, что нападение на Саудовскую Аравию равнялось бы нападению на американцев" (Pierre Salinger, Eric Laurent. "Guerre du Golfe. Le dossier secret". Oliver Orban, 1991, t.I, p. 165).
Однако план 90-1002 был разработан еще задолго до появления Саддама Хусейна в той роли мирового злодея, которую он получил им в 1990 году и которую затем разделил с Милошевичем.
О том, что страны Европы вовсе не считали Хусейна "демоном", говорит, например, и то, что в различных оборонных проектах Ирака до войны в Заливе принимали участие 208 иностранных фирм (Хасан Ахмед., соч. цит.). А в ходе самой войны удары по Израилю и Саудовской Аравии были произведены вовсе не ракетами "Скад" (Р-300), хотя СССР и поставлял их Ираку, а произведенными с помощью западноевропейских фирм в Ираке ракетами "Аль-Хусейн" и "Аль-Аббас". Дальность их полета превышала дальность полета Р-300.
Особенно тесным было сотрудничество Ирака с Францией, которая с 1974 года и вплоть до войны в Заливе, то есть на протяжении 16 лет, была главным поставщиком оружия для него и союзником. Французами же была разработана и современная сложная система управления и связи иракских ПВО (известная под названием "Кари"), полностью выведенная из строя после первых ударов по Багдаду.
Тогда роль "демона" безраздельно принадлежала СССР как "империи зла", две сверхдержавы активно соперничали и на Ближнем Востоке, а потому есть все основания заключить, что план 90-1002, как и гипотетическое нападение на Саудовскую Аравию, предполагал несколько иной сценарий событий и несколько иных действующих лиц. Очевидный после Мальты отказ СССР от роли сверхдержавы (на связь окончания "холодной войны" с открывающейся для США возможностью действовать свободно в начале войны в Заливе указал сам Буш) и от своей устойчивой линии поведения в различных регионах мира, в том числе и на Ближнем Востоке, позволил адаптировать старый план не только в военном, но я в политико-идеологическом смысле, для чего региональному внутриарабскому конфликту, далеко не столь разрушительному, как предшествовавшая ему ирано-иракская война, было придано совершенно новое измерение.
Основные черты иракско-кувейтской коллизии уже достаточно подробно описаны, и здесь стоит лишь напомнить их вкратце. Вторжение иракских войск в Кувейт 2 августа 1990 года и последовавшая за этим аннексия Кувейта вовсе не столь однозначно трактовались в мире, как это подавала пропаганда Коалиции и следовавшая в ее русле советская либеральная печать. Позиции разделились, и хотя сам акт нападения в целом осуждался, Кувейт в объективных исследованиях вовсе не выглядел хрестоматийно наивной овечкой, на которую ни с того ни с сего набросился свирепый волк Саддам.
Уже 9 августа 1988 года, то есть на следующий же день после прекращения огня на фронтах ирано-иракской войны, Кувейт принял решение (вопреки соглашению, подписанному с ОПЕК) увеличить добычу нефти и, что особенно важно, сделать это на скважинах Северной Румейлы, расположенных в пограничной с Ираком зоне, где существовали территориальные споры, восходящие еще к эпохе пребывания всей этой территории в составе Османской (Оттоманской) империи.
Разумеется, свою роль играла и давняя незаживающая рана Ирака: узость полосы выхода к Персидскому заливу (с единственным портом Умм-Каср), доставшейся ему при реорганизации западными державами пост-Османского пространства. Было естественно ожидать, что после ирано-иракской войны, обладая, по общему мнению, сильнейшей армией в регионе, Ирак будет как-то пытаться использовать ее для исправления того, что считал "исторической несправедливостью". Ничего необычного для турбулентного Ближнего Востока в этом не было, ничто, стало быть, не позволяло и предполагать масштабов последовавших событий. Разумеется, из этого же исходил и Саддам Хусейн, которого нет смысла ни идеализировать, ни демонизировать. Однако как опытный политик он все же решил прозондировать возможную реакцию США. Такой зондаж и состоялся 25 июля 1990 года во время встречи посла США Глэспи с Саддамом Хусейном, в ходе которой, когда речь зашла о концентрации иракских войск на границе с Кувейтом, был получен ответ Глэспи: "Нам особенно нечего сказать по поводу арабо-арабских разногласий, таких, как ваши разногласия с Кувейтом по вопросу границ" (Е.М. Примаков. "Война, которой могло не быть". М., 1991 г., с. 135). Когда же в США поднялась критика в адрес Глэспи, конгрессмен Ли Гамильтон заявил: "Она является послом, который действует на основе полученных инструкций".
Именно как должностному лицу Госдепартамент запретил Глэспи какие-либо публичные выступления на тему ее последнего разговора с Хусейном. Но ведь она была не единственной, кто подавал успокоительные сигналы Саддаму. Так, 31 июля, то есть за два дня до нападения Ирака на Кувейт, помощник госсекретаря США по делам Ближнего Востока и Юго-Западной Азии Дж. Келли заявил: "Мы не имеем отношений, основывающихся на договорах по обороне ни с одним из государств Залива. (В частности, поэтому план 90-1002 и был секретным. - К.М.). Исторически мы воздерживались занимать позицию по пограничным спорам или разногласиям внутри ОПЕК. Но мы самым определенным образом, как делали все другие администрации, призывали к мирному урегулированию споров и разногласий в регионе".
Все это очень напоминает предысторию корейской войны, точнее, закулисную ее сторону, еще в 1952 году описанную американским журналистом Ирвином Стоуном. Как доказывает Стоун, опираясь на документы, США фактически подталкивали оба корейских государства к вооруженному конфликту. А в тот момент, когда уже было ясно, в каком направлении развиваются события на полуострове, они заявили об исключении Южной Кореи из числа стран, которые США намеревались защищать в Азии. О том, что это было сознательной уловкой, позже откровенно говорил тогдашний госсекретарь США Дин Ачесон. "Впоследствии, - отмечает российский историк Федор Лидовец, - достоянием гласности стал еще один странный факт: проект резолюции ООН, осуждающий агрессию со стороны Северной Кореи, был подготовлен чиновниками госдепа еще за несколько дней до начала боевых действий". Теперь нечто подобное происходило в Персидском заливе.
Буквально за несколько дней до вторжения иракской армии в Кувейт представитель госадминистрации США Маргарет Тэтуайлер и уже упомянутый Дж. Келли вновь подчеркнули, что у США нет каких-либо соглашений или особых обязательств по обороне Кувейта. А ведь говорилось все это после того, как Саддам уже потребовал в феврале 1990 года вывода американских ВМС из Залива, а в апреле того же года пообещал "сжечь пол-Израиля" в случае его нападения на Ирак или иную арабскую страну (заявление это было, правда, дезавуировано самим Саддамом Хусейном). Так почему бы иракский лидер отнесся с недоверием к подобным заявлениям американских должностных лиц? Ведь и сами отношения Ирака и США - о чем у нас совершенно забыли - складывались весьма благоприятно, приближаясь в эпоху ирано-иракской воины к партнерству. Тогда Саддам получал от США оружие, ценные разведданные о перемещении иранских войск, а также вооруженную поддержку в противостоянии иранским ВМС.
"Иракско-американские отношения были столь близкими, - пишет саудовский генерал, принц Халед, - что, когда 17 мая 1987 года иракская управляемая ракета "Экзосет" по ошибке поразила американский военный корабль "Старк", убив 37 американских моряков, инцидент быстро замяли, а Ирак уплатил США 27 миллионов долларов компенсации".
Можно думать также, что Ирак исходил из того, что стратегический характер присутствия американских ВМС в Заливе целиком определяется соперничеством двух сверхдержав, тем более что так ставился вопрос и высокими должностными лицами США. Еще в 1980 году бывший командующий СЕНТКОМ Дж. Крист заявил: "США находятся в Заливе с 1949 года, и пока здесь присутствуют русские, мы вряд ли закроем свои цейхгаузы".
А в феврале 1990 года, во время своих визитов в страны Персидского залива Дж. Келли специально прозондировал отношение прибрежных аравийских государств Залива к длительному нахождению здесь американских ВМС - значит, дело было не в "агрессоре Саддаме". Речь шла о подлинной армаде; уже к 17 января 1991 года американская группировка в зоне Залива насчитывала 441 тысячу человек, более 2930 танков, около 1950 орудий и реактивных систем залпового огня, более 1700 современных боевых самолетов и 94 боевых корабля, включая 6 многоцелевых авианосцев.
Российское присутствие в этом регионе и ранее не было соразмерно американскому, но это ничего не меняло в общем контексте эпохи соперничества двух сверхдержав. В контексте же ее окончания версию о сознательной провокации со стороны США можно считать более чем обоснованной. А то, что в ряду американских мотивов безраздельно господствовали "нефтяные", всерьез отрицалось разве что "демократически" взбудораженным советским общественным мнением. По крайней мере, в самих США в начале кризиса согласно опросу, проведенному газетой "Вашингтон пост" и телекомпанией Эй-Би-Си, 63% респондентов считали, что отправка американских войск в Персидский залив вызвана стремлением Дж. Буша установить контроль над крупнейшими нефтяными регионами, чтобы не допустить резкого подъема цен в условиях уже начавшегося спада в американской экономике.
Решающую роль нефтяные соображения (а отнюдь не только стремление избежать массовых потерь со стороны Коалиции) сыграли и в выборе тактики мощных, непрекращающихся и деморализующих противника воздушных налетов. США вовсе не были уверены в легкой, а главное, скорой победе на суше. Ведь уже после того, как Ирак был разрушен беспрецедентной войной с воздуха и речь шла о переходе к завершающей сухопутной операции, Нормана Шварцкопфа, по его собственному признанию, мучил по ночам кошмар "массовых потерь". А на театре военных действий Коалицией уже было подготовлено 18 тысяч госпитальных коек. Но главное - 15 января 1991 года, при обсуждении вопроса в узком кругу, когда Буш изрек: "Наше превосходство в воздухе станет решающим элементом", словам этим предшествовали сложные финансово-экономические выкладки, неопровержимо доказавшие, что затяжная война неизбежно приведет к повышению цен на нефть.
Один из британских министров заявил тогда же: "Мы добиваемся гарантий того, чтобы цены на нефть были низкими на протяжении 10 лет".
Словом, бессмертная операция "Лиса на рассвете", регулирующая цены на бананы. (Я даже спрашиваю себя, не с намеком ли на О'Генри вторая воздушная война против Ирака в 1998 году получила загадочное название "Лиса пустыни".